Любовь Казарновская – главное сопрано и самая стройная оперная дива России. В интервью Максиму Иксанову она рассказала о случайном поступлении в Гнесинку, советском преподавании, эстетике оперного искусства, вынужденной щедрости, героях своей молодости и планах на будущее.
Правда ли, что Вы поступили в Российскую академию музыки имени Гнесиных по чистой случайности, когда шли подавать документы на журфак МГУ?
– Мама говорит: "Смотри, уже идет второй тур на отделение актеров музыкального театра". Я говорю: "Да ну, мам, ты что, какой музыкальный театр?! Я уже везде опоздала". Я не заметила, как оказалась на середине зала. На меня смотрят: "Девочка, а тебе чего? Сколько тебе лет?" – "Мне 16". – "Ну, в вокальные нельзя, значит на отделение актеров музыкального театра". За это я благодарю Господа, потому что я получила настоящее актерское и вокальное образование.
А почему, собственно, Вы выбрали оперу?
– Мне все указывали на то, что это мое, и я сама это чувствовала. Хотя я оперу, честно говоря, не любила. Как-то мама повела меня, маленькую девочку, в Большой театр на оперу "Евгений Онегин". В книге на иллюстрациях Пушкина Татьяна была тонкой тростиночкой, красавицей... А я увидела монстров на сцене. Я сказала: "Мама, это ужасно, опера – ужасный жанр!" Но когда я начала серьезно заниматься вокалом, я поняла, что ничего прекраснее быть не может, что это и есть совершенство. Сегодня у меня впечатление, что многие "отбывают номер". Мы находимся в системе рынка: не ты, так другой, show must go on, все идет-бежит – "я делаю карьеру". Мы раньше говорили: "Я должен расти как творческая единица".
Старшее поколение любит вспоминать счастливое советское детство: тогда было настоящее музыкальное образование, вот тогда было здорово. А как сейчас обстоят дела?
– Мы действительно получали общее представление о том, что такое жить в профессии. Мы каждую неделю выходили на так называемые академические вечера. Педагоги могли из зала спросить: "Скажи, пожалуйста, а что ты чувствуешь, когда поешь этот романс?". Сегодня этим никто не занимается. Мы могли дебютировать в профессиональном театре, мы были готовы. Сегодня студенты не готовы, к сожалению.
В советское время люди привыкли к тому, что оперная певица должна быть "в форме". Вы, наверное, были одной из первых утонченных Татьян.
– В советское время действительно появилась такая эстетика в оперном театре, что "солиста должно быть много". И если голос лежит на котлетах и антрекотах – это правильно. На самом деле это полная ерунда. Артист, особенно вокалист, должен быть чуть-чуть голодным. Есть воспоминания одного человека о спектакле Монсеррат Кабалье в Венской опере, когда она пела Саломею. Там есть 12-минутный танец. И вот Монсеррат Кабалье поет-поет, поет красиво, потом она ложится на кушетку... Выходит худенькая артистка балета и начинает танцевать. Зал просто лежал. Многие уходили, потому что... ты не веришь этому.
У Вас высокая стипендия была, пока учились?
– Я получала повышенную стипендию. Однажды дверь деканата открылась, вышла Авия Николаевна, и говорит: "Казарновская, зайди. Я все понимаю, ты можешь обижаться, но у нас есть ребята, которые живут на 5 рублей в месяц, а ты получаешь 40! Будешь расписываться и отдавать им". Отдавала стипендию, представляете?
С осени у Вас свои курсы в Институте современного искусства. Если бы в детстве у Вас была бы такая Казарновская, Вам бы легче было бы жить?
– Мне повезло, потому что у меня была Надежда Матвеевна Малышева-Виноградова – совершенно гениальный педагог. Когда я пришла в Дом творчества, ей было 80 лет, а мне - 17. При этом она была абсолютно современна. Помню, слышала такие разговоры: "Вот сидим мы: Анна Андреевна Ахматова, Ираклий Луарсабович Андроников, Галина Сергеевна Уланова и Завадский...". Скромная, симпатичная такая компания в Доме творчества сидит и обсуждает мировые проблемы культуры. Тогда я начала понимать те вещи, которыми живу и сегодня. Это я передаю своим ученикам.
Классическое искусство и медийность не были раньше абсолютно разными вещами?
– Нет. Раньше про Шаляпина писали абсолютно все. А возьмите Дягилева – не было ни одной газеты, которая бы не осветила его творчество. Сейчас классическим искусством меньше интересуются.
Как продать себя правильно?
– Я абсолютно уверена: был бы товар, а покупатель найдется.
Недавно ученые взяли геном ДНК и превратили его в музыку. Получается, у каждого человека есть своя мелодия. Как Вы считаете, какая - Ваша?
– Я думаю, "Кармен". Как сказал мне один дирижер: "Люба, если Вы будете петь Кармен, выходите и пойте свои слова, Вам не надо ничего придумывать. Просто пойте о себе".
Осталось что-то несделанное в вашей жизни?
– Осталась "Медея" Керубини, которую я мечтаю сделать на сцене.