Собянин пожелал бывшему заммэра Бочкареву успехов на новом местеНа проспекте Сахарова идет установка Памятника жертвам политических репрессий. Корреспондент m24.ru Екатерина Кинякина поговорила с автором проекта, скульптором Георгием Франгуляном о том, почему это было важно сделать именно здесь и именно сейчас.
Фото: m24.ru/Владимир Яроцкий
– В чем заключается концепция памятника?
– На проект Памятника был объявлен конкурс. Именно на это место. А место очень непростое и вызвало довольно много споров в архитектурной среде. Но – таково было задание. Всем выдали одинаковый комплект документов, и все мы работали на эту площадь, учитывая специфику расположения, масштабную и тематическую. Мне лично с самого начала место понравилось, потому что репрессии были в каждом дворе и на каждой улице. И в этом есть второй очень глубинный смысл – это коснулось всех нас. И чем сложнее ситуация градостроительная, тем интереснее и нестандартнее, как правило, рождается идея.
По моему глубокому убеждению горе – оно горизонтальное. Хотя очень много проектов были именно с вертикальной ориентацией, я считаю, что вертикаль – это не горе. А вот убитый, лежащий, земля, преклонение перед умершим, оплакивание – это все горизонтально. Кроме всего прочего – пластическое и градостроительное решение. Проспект Сахарова идет от трех вокзалов: там стоит три жутких полукруглых здания. И надо было перешагнуть через садовое кольцо, чтобы соединить проспект в единое пространство. Это совсем другой масштаб, но кто чувствует пластически пространство, тот поймет. Проспект Сахарова получил таким образом пластическое продолжение. Он был обрезан Садовым кольцом, а теперь – воссоединился с той частью, где стоит здание Ле Корбюзье. Для понимающих людей – это сделано очень грамотно. Архитектором проекта был мой сын Андрей Франгулян. Единственный человек, который понимает мой замысел, которому я мог доверить эту работу.
Фото: m24.ru/Владимир Яроцкий
В эмоциональном смысле здесь тоже будет много пластических приемов: пока то, что вы видите – это лишь часть комплекса. Будет мощение из черного камня, привезенного из Карелии, где тоже были лагеря. Но я выбирал их в первую очередь из-за красоты и цвета породы. По кругу встанут менгиры – это были первые изображения человека. Они одухотворят это пространство. И еще будет девять столбов света в ночное время и две скрижали, на которых будет написано одно слово – "Помни" на 22 языках. Это слово мне подобрал фотограф Юрий Рост.
Сама скульптура – это скорее души ушедших, вычеркнутые из жизни фигуры. Они не портретные, это просто состояние ужаса и депрессии. А через просветы в форме человеческих фигур каждый сможет пройти или постоять в них и почувствовать свою принадлежность к истории, к этому вселенскому горю. Когда закончится монтаж, будет сделана патинировка. Именно так должна работать скульптура и архитектура – не только сюжетом, но и фактурой материала. На уровне тактильных ощущений.
– Вы видели конкурсные работы других авторов? Что-то привлекло ваше внимание?
– Конкурс был огромный. Я два дня изучал работы других участников, но ни одна мне не понравилась. Не сочтите за нескромность, но я считаю свою работу наиболее подходящей. Многие работы были просто не продуманы: треть работ была с крестом – они себя вырубили только этим. Еще треть была украдена из журналов или создана на ассоциациях с существующими памятниками. Кажется, их авторы думали, что оригиналы никто не видел и не знает. Оставалось небольшое количество, из которых и пришлось выбирать. Такая вещь не должна иметь аналогов или какой-то определенной принадлежности к Москве – это горе вселенное. Оно имеет мировое значение, оно никуда не уходит, потому что мы с вами – тоже жертвы этих репрессий. Мы бы были совершенно другими людьми, не будь их. Не знаю какими, но точно другими.
Фото: m24.ru/Владимир Яроцкий
– Вы говорили, что много споров было в связи с архитектурным ландшафтом...
– Здание за памятником – символ власти и неповоротливости. Оно стало частью комплекса. В ночное время надпись "СОГАЗ" светится неоном, и я надеюсь, что ее уберут, потому что у нас тонко продуманное освещение, специально подобранные светильники на каждый кусочек. Хотя знаете, это может быть воспринято как прожектора с вышек в концлагерях.
– Проспект Сахарова играет довольно большую общественно-политическую роль в современной истории России. Для вас это было важно?
– Знаете, если человек живет вне социума, вне жизни страны, то он отстает. Художник не имеет на это права. Я не занимаюсь политикой и не люблю этого, но я не имею права не понимать, где я нахожусь. Если ты теряешь чувство современности, то оказываешься вне социума, и ты уже никому не нужен. Важно, как ты выразишь свое отношение, глубину своих чувств. Другое дело – каждый может увидеть свое количество смысловых комбинаций. Все будет зависеть от уровня развития и проникновения.
Идея памятника давнишняя. Еще Хрущев хотел его поставить. Но только пять лет назад это было конкретизировано, чему я очень рад. Сейчас, вы знаете, многие пытаются представить историю, словно это была вовсе не трагедия, и большой процент населения пытается как-то оправдать действия власти.
– Вы были первым скульптором в СССР, у которого появилась своя литейная мастерская. В те времена реально было работать без заказа и как-то реализовывать свои работы?
— Их покупали... покупали. В 90-е был настоящий гон за произведениями искусства. Наши банки стали собирать целые коллекции произведений искусства, потом разорялись и распродавали их за бесценок. Мне удалось купить свою мраморную скульптуру на распродаже. То есть в те времена, 25 лет назад, она была продана за 28 тысяч долларов, а купил я ее за 500 долларов. Там были настоящие шедевры! И я купил еще несколько живописных работ. Потом оказалось, что все остальные работы купил грузчик, который работал там же в банке и через неделю уволился. Всю коллекцию банка тысяч за пять можно было купить!
Фото: m24.ru/Владимир Яроцкий
– Сейчас все искусство переходит в новые медиа-форматы. Монументальная живопись и скульптура оказываются вымирающими видами творчества. Как вы относитесь к таким переменам?
– Я об этом не думаю. Я переживаю за резкое падение профессионализма и это связано именно с тем, о чем вы говорите. Потому что сейчас каждый может делать искусство в любом месте. К сожалению, уровень образования резко упал, и то, что я вижу сейчас, меня очень расстраивает. Ведь монументальная скульптура – очень глубокое искусство, одно из самых серьезных. Тут надо владеть и архитектурой, и пространственным мышлением, и философским подходом к задачам, которые стоят и фундаментальными законами развития формы. Это очень сложная профессия, и я практически не вижу людей, которые в состоянии это делать. Вообще я сейчас заканчиваю съемки фильма о том, что такое скульптура.
– А есть сейчас вообще мастера с большой буквы "М"? Или сложно десяток назвать сходу?
– О, ну это вы замахнулись – десяток! Этого более чем достаточно для всей Европы!
– Вы поставили большое количество памятников важнейшим людям истории за последние 100 лет. Они делались по вашей инициативе или это были заказы? И есть ли какие-то планы в ближайшее время дополнить этот список?
– Я всегда старался уходить от политики, потому что история показывает, что все это очень недолговечно. Окуджава – это был конкурс, Шостаковича я поставил по своей инициативе, согласовав проект со Спиваковым и Музыкальным фондом Чайковского. Бродского я целиком и полностью сделал сам и подарил городу. На памятник Хачатуряну был конкурс в Ереване, и я его выиграл, а потом делал его здесь – это был подарок Армении Москве. "Ладью Данте" в Венеции я тоже делал сам. Надгробие Ельцину – это был заказ, разумеется. После уже сделал памятник для Екатеринбурга. Тогда Ельцин Центра еще не было и место для памятника выбирал я сам. А про будущее я пока говорить не буду. Чтоб не сглазить. Пока доделаем это.
Фото: m24.ru/Владимир Яроцкий
– А "Белый город"? Для китчевой в скульптурном плане Москвы – это совершенно уникальная работа.
– Это был единственно возможный способ обыграть пространство. Здания вокруг построил бизнесмен и меценат Борис Минц (создатель музея русского импрессионизма – прим. ред.). У меня с ним хорошие отношения, и я ему говорю: "Замечательные здания, но они не очень уживаются со старой Москвой вокруг, это какое-то вторжение, инородный кусок. Давайте я предложу идею и поженю масштабы архитектуры и человека?" Он думал, думал и говорит: "А надо?" Я ответил: "Очень надо". И он мне доверил это.
– Почему в городскую среду Москвы не пытаются внедрить работы молодых скульпторов и художников?
– Москву украшают сверх меры – вы же сами видите. Но все это говорит о плохом вкусе, к сожалению. И все это сильно отстает от мирового процесса. Как можно поставить 90 памятников за год?! Я вообще за разнообразие: если художник хороший, то какая разница в какой стилистике он работает или из какого материала делает?
– Как вам удалось обойти стороной все эти скользкие моменты с памятником князю Владимиру?
– Ну никто же с пулеметом над вами не стоит, чтобы вы вылепили кого-то. Но если ты подписал – неси ответственность. Проблема в том, что Салават Щербаков проектировал этот памятник для другого места, а правильно подобрать место для памятника – это тоже большая, тонкая работа. Так что это, скорее, вина нашего архитектурного сообщества. У нас много таких ошибок в городе. Помните, когда в 90-е подняли Манежную площадь? Что это была изначально за площадь? Иверская улица спускалась вниз, и это была самая низкая точка, с которой был взлет на Красную площадь и Кремль вырастал над ней во всей красе. Что они сделали? Они положили этот "чемодан", перекрывший Кремль, не подумав о том, что это градостроительное преступление. Все-таки старался Фьораванти, продумывал видовые моменты.
На самом деле, меня не интересует эта тема. Я сам не хотел заниматься этим памятником, но если подумать – существует первое изображение Владимира, как его печатали на монетах. Известно, что он не носил бороду и вообще у него был другой типаж внешности. Но ведь каждый художник может сделать какую-то метафору. Можно поставить простой крест и сказать, что это памятник Владимиру.
Фото: m24.ru/Владимир Яроцкий
– Памятник жертвам репрессии во многом тематически перекликается с памятниками жертвам Холокоста. Вы как-то пытались связать эти темы?
- Я не копался в этой теме – у меня свои эмоции превалируют. Но знаете, не было бы геноцида армян – не было бы Холокоста. Там проглотили – и здесь тоже. Об этом сейчас много говорят. Меня волнует сам факт истребления человеком мирного человека. Что это такое? Я даже не беру военное время!
– Мы говорим с вами, и нам кажется, что мы бы никогда не пошли расстреливать мирных людей. Что должно сработать в голове, чтобы сподвигнуть нормального человека на это?
– Я думаю, это страх. Чувство страха быть убитым самому. Те, кто стреляли, думали, что сами смогут уйти от этого. Страх – жуткое чувство. Он притупился, но никуда не ушел. И мне бы хотелось, чтобы новые поколения были свободны от этого. Страх толкает нас на самые подлые поступки. И он очень легко внедряем.
Екатерина Кинякина, Владимир Яроцкий
