Писатель Роман Лейбов: "Гуманитарии опять нужны"

В институте Стрелка обсудили влияние электронного текста на читателей

В институте архитектуры и дизайна "Стрелка" состоялся цикл лекций, посвященных будущему книг. Занятия провели писатель Роман Лейбов, психолингвист Татьяна Черниговская и сетевая художница Ольга Лялина. Сетевое издание М24.ru приводит полную текстовую версию выступления Романа Лейбова.

- Я постоянно помню, что эти книжки меня окружают, довольно трудно об этом забыть, когда ты дышишь этим всем. И одновременно я все время вижу, как эти книги как будто растворяются в воздухе, лишаются материальности, становятся призрачными. Есть такая простая игра: ты берешь с полки книгу - вот тут есть такая полочка, где стоят разные стихи - берешь с полки книжку и смотришь, есть ли эти стихи в интернете, оцифрованы они уже или нет. Я в эту игру играю очень давно. Я не сетевой абориген, то есть я из того поколения, для которого это новое культурное пространство, но, тем не менее, я уже довольно давно тут живу. Так вот, все меньше и меньше таких текстов остается.

Представьте себе: полоса загрузки, я вижу, как эти книги куда-то все время отгружаются, они никуда не деваются – они там стоят, но при этом они отгружаются в какое-то другое пространство. И вот хотелось бы поговорить, что происходит при этой перезагрузке информации. Может показаться, что это один из эпизодов такой малой истории. Вот история чтения или история письменной культуры. Ну подумаешь электронные книги, мы достаточно пластичны – человеки, люди. Когда-то мы читали свитки, потом стали читать привычные нам книжки, которые называются кодексы, теперь читаем электронные книги.

Пока у меня не было вот этого прибора, на который я сейчас смотрю, мне казалось очень важным, чтоб страницы шелестели - вот вся эта ерунда, которую люди обычно говорят, я ее тоже проговаривал: шелестела, пахла. Ничего неважно на самом деле. То есть важно, я с удовольствием держу в руках бумажную книгу, но совершенно с удовольствием читаю книгу электронную. Может показаться, подумаешь, пересели с велосипеда на мопед и поехали дальше. На самом деле это, конечно, не так. То, что происходит, - это не мелкое изменение, а достаточно серьезная трансформация. Там есть свои прекрасные особенности нового цифрового мира, но есть и свои опасности.

Об опасностях и хотелось поговорить. Самый страшный вопрос, который студенты задают, если попадают в дом к преподавателю: наивный такой студент смотрит на это все и спрашивает: "Вы все это прочитали?" Это самый страшный вопрос, потому что, с одной стороны, нужно правду отвечать, и имеет ли смысл объяснять, почему я не все это прочитал? Теперь этот вопрос относительно облачной библиотеки совершенно бессмыслен, никто не спросит: "вы все это прочитали?". Мы понимаем, что нет человека, который все прочитал. Там книг -, в этой несуществующей цифровой библиотеке, которая состоит из нулей и единичек и из которой мы потом составляем буквы заново, - там книги на неизвестных языках, в том числе на никому неизвестных языках, мы знаем, такие есть, и они оцифрованы. Там есть книги, которые только сейчас пишутся и выкладываются, там есть книги исчезающие. Нам кажется, что проблему исчезающих текстов мы решили, это был старый кошмар бумажной эпохи, все с этим сталкивались - все истории про пропавшие библиотеки, про сгоревшие собрания допечатных книг, про не дошедшие до нас книжки и все такое прочее. Действительно, в цифровом виде тексты как будто становятся гораздо устойчивее. С другой стороны, представьте себе, что мир сошел сума, и решил реализовать сценарий одного из романов Стивена Кинга, и просто электроны сказали: "все хватит, мы больше не буем двигаться, не будет больше электричества" – где все эти книги? Бумажные останутся, а электронных не станет.

С чем имеет дело историк к культуры? Историк культуры занимается коллективной памятью. В разные эпохи коллективная память сохраняется и передается по разным каналам. Человек вообще единственный вид, который накопление памяти делает принципиальной стратегией выживания и экспансии. Я не знаю, есть ли эволюция в живой природе - там есть разные точки зрения, - но в мире информации мы определенно наблюдаем именно прогрессистскую эволюцию, со всеми оговорками.

В свое время Роберт Антон Уилсон придумал концепцию прыгающих Иисусов (я надеюсь, я ничьих чувств не оскорбляю). Если мы посчитаем за одного Иисуса всю информацию, которую человечество накопило к новой эре, то потом, рассуждает Уилсон, она удваивается с первого года нашей эры до 1300, потом еще учетверяется между 1300 и 1700, и так далее. Потом эти самые Иисусы начинают прыгать, множиться в геометрической прогрессии. Действительно, информации становится все больше и больше, и это хорошо, потому что за счет этого мы выживаем. С другой стороны, в этом есть некоторая опасность, потому что мы должны понимать, что с этим делать.

Что нужно для успешного функционирования коллективной памяти, и какие угрозы мы видим в новую цифровую эпоху? Нам нужны специальные контейнеры для памяти - это такое изобретение, которое называется текст. Он может быть напечатан на бумаге типографским способом, а может быть зафиксирован на каком-то другом материальном носителе, например, выбит на камне, а может быть не зафиксирован никак. И, между прочим, большую часть нашей истории мы прожили безо всякой материальной фиксации текста, это тоже была цифровая вселенная, только эта цифра располагалась в головах людей. Мы привыкли к такой вселенной, где текст реально зафиксирован. В цифровой вселенной происходит то, о чем я сказал, когда вспоминал о романе Стивена Кинга: текст как будто бы отрывается от материального носителя. Но на самом деле он от материального носителя не отрывается, и мозги наши вполне материальные.

Если для кого и есть опасность, это для тех, кто продает текст. Вот для продавцов текста это новая ситуация, когда воздушный пузырь - вы знаете прекрасно этот момент - когда воздушный пузырь отрывается от соломинки, и тексты уплывают в это цифровое пространство. Для продавцов материальных пузырей, таких "продавцов елочных игрушек", это действительно опасно. Но я думаю, что к этому все привыкнут: те сложности, которые мы сейчас наблюдаем, связанные с вопросами авторского права и т.д., - все как-то решится, ко всеобщему удовольствию. Я бы нес стал слишком серьезно к этому относиться.

Вторая вещь, о которой нужно сказать, - это специальные механизмы выбора, селекции; социальные институты, которые фильтруют информацию. Вот у нас есть VIP-зал для совсем хороших текстов - это то, что мы в школе проходим, допустим, или которые в церкви читают. А есть такой тоже - для приличной публики зал - это первый класс. А есть второй, а есть третий, а есть вообще бог знает что, туда лучше не ходить. Этим занимаются самые разные социальные механизмы культуры, эти механизмы иерархизации существовали в дописьменный период. И цифровая культура часто описывается людьми, особенно не аборигенами цифровыми, а людьми старшего поколения, которые приходят в эту вселенную, - она описывается как хаос вавилонский, где вообще ничего не поймешь. Они не понимают, это СМИ или не СМИ, как будто бы нет средств массовой информации, остались одни блоги. Что это за газета, где написано, что Филипп Киркоров ждет третьего ребенка от инопланетян? Очень интересно смотреть на людей, которые не могут структурировать страницы с информацией, и для них вся информация кажется одинаково важной. И рекламная информация, и заголовки, и подзаголовки.

Это обвинение, которое часто звучит в адрес новой цифровой вселенной, и этим действительно нужно заниматься, потому что тут есть некоторая диспропорция. Если мы вместо более или менее стабильного образования текстового будем получать гораздо менее стабильное, текучее образование, если вместо энциклопедии у нас будет Википедия - она стремится как-то закрепиться, там есть такие специальные механизмы, но мы в каждый момент не знаем, что там написано, - в общем, эта иерархия немного сдвинется, и это будет не очень хорошо. И опять же, в этом втором пункте, я думаю, это не так страшно, как обычно об этом говорят, здесь саморегулирование культуры справится с этими задачами.

Что еще нужно, третья вещь - это механизмы хранения и трансляции тестов, которые обеспечивают их стабильность, в том числе стабильность при передаче во времени. Как будто тут мы очень сильно выигрываем, как будто нам стало легче гораздо эти тексты транслировать. На самом деле, именно здесь начинает звучать такая тревожная музыка - тема бетховенская. Вообще говоря, этим занимаются специальные люди, которые из поколения в поколение отрабатывают методики, обеспечивающие стабильность текста, - это библиотекари, архиепископы, филологи. В цифровой вселенной, как она начала складываться в 90-е годы приблизительно, этот корабль сразу начал давать течь. Есть такой простой тест, его можно назвать "собака-корова". Если в поисковой системе мы находим чаще написание слова собака через "а", то это значит, что тут что-то не так. С текстами очень часто что-то не так. Часто вместо привычных классических текстов мы получаем Бог знает что. Вот, например, такое стихотворение:

В городе волны по улицам бродят,

Ловят детей гувернанток и дам.

Нравятся вам такие стихи? Как вы думаете, когда могли быть написаны эти стихи, что это за город? Какие варианты?

- Это Санкт-Петербург.

- Да, конечно, это Санкт-Петербург, потому что "волны по улицам бродят" – это наводнение, "ловят детей, гувернанток и дам" – волны их топят, по-видимому. И такое выражение подсказывает, что это модернизм наверно, это ХХ век. На самом деле, продолжение будет такое:

В городе волны по улицам бродят,

Ловят детей гувернанток и дам.

Люди естественным это находят,

Сами они подражают волкам.

Оказывается, человек, который цифровал этот текст, просто поленился его вычитать. Вместо загадочных волн - мы уже представили такую красивую картину петербургского наводнения - загадочные волки появляются. Это результат просто непрофессиональной небрежности, это довольно опасная вещь, любой преподаватель сталкивался с этим. Это не безобидная вещь, потому что за этим стоит нежелание читать.

Здесь мы переходим к последнему пункту. Нам нужны механизмы трансляции и консервации, и нам нужны механизмы, обеспечивающие внимание к чужому слову и понимание чужих текстов. Мы легко определили ошибку в тексте Некрасова, потому что там есть слово "волки", которое повторяется. Этот навык восходит к нашей общей языковой практике. Когда мы разговариваем, мы понимаем, что ключевое слово повторяется, и дальше мы понимаем, что там вычитали неправильно. Но, допустим, там не повторялось бы слово "волки", а было бы заменено словом "звери". Так легко бы мы справились с этим? На самом деле нет, это вещь очень серьезная.

В этом случае, я обращаюсь ко всем преподавателям, особенно к гуманитариям: всю жизнь преподаватели жаловались на детей, знаете такую стандартную фразу: "в одно ухо влетает, в другое вылетает"? На самом деле, происходят действительно некоторые качественные изменения, вот не так влетает и не так вылетает, как в старое время. Это проблемы понимания, это проблемы утраты базовых навыков внимания и забвение некоторых правил запоминания. И, кажется, все это действительно связано с этой новой цифровой вселенной, и это не столько даже связано с изменением бытования текста, сколько с нашим сильным сдвигом при взаимодействии с компьютерами. Мне не хочется говорить слово "трансгуманизм", потому что оно страшное… Ну, а чего страшного? Вот, я вижу, в очках люди сидят, мы уже давно корректируем зрение таким образом, у меня много знакомых с коронарным шунтированием. Мы со своим организмом всегда что-то делаем, сейчас мы что-то серьезное делаем со своими мозгами, взаимодействуя с компьютером.

Один из теоретиков цифровой вселенной Дуглас Рашкофф, который в 90-е выступал как пропагандист цифровой вселенной, а в 2000-х стал кричать, как мальчик у Толстого: "Волки, волки!" или "Волны, волны!", я не знаю. Так вот, в предпоследней своей книге 2010 года он пишет о тех опасностях, которые нас поджидают на пути нашей интеграции с компьютером, с социальной сетью, с радикальной трансформацией нашего внимания. Мы думаем, что у нас быстродействие, как у компьютера, но у нас не такое быстродействие, как у компьютера. Мы думаем, что наше взаимодействие бинарное, мы не бинарно устроены, в отличие от компьютера, но мы начинаем думать так, как будто, мы бинарны. Здесь мы обнаруживаем, что между старой книжной культурой и новой культурой образуется такая довольно неприятная, ну я бы не сказал пропасть, а такая дырочка, которую нам нужно перескочить. Это значит, что нам нужно работать, что гуманитарии опять нужны, что, в общем, радует меня как гуманитария. В общем, нужно работать над школьной программой, там есть какие-то жуткие вещи в школьной программе. Действительно, то, что нет программирования до сих пор в обязательной школьной программе, - это ужасно, что нет лингвистики, тоже ужасно, то, что нет специального курса понимания текста, – это тоже ужасно. Если мы осознаем все эти ужасы нового прекрасного мира и двинемся в этом направлении, то нам, я думаю, удастся не одичать и преодолеть столь успешно создаваемые нами самими трудности.

Екатерина Левина