Переезд в историю: как большевики вернули Москве статус столицы

Фото: Фотохроника ТАСС

16 марта 1918 года IV съезд Советов утвердил временный перенос столицы из Петербурга в Москву, фактически состоявшийся накануне. Обозреватель m24.ru Алексей Байков анализирует причины, побудившие Владимира Ленина перевести правительство вглубь страны, и рассказывает о подробностях операции.

Во всех учебниках этот эпизод обычно занимает в лучшем случае три строчки. Мол, в виду особой опасности, после поражения под Нарвой от немцев приняли решение, утвердили на съезде Советов, упаковали чемоданы – и снялись с мест, насиженных властью за две сотни лет, будто птицы перелетные. Петербургский период российской истории внезапно закончился, а московский снова начался. Так просто?

Немецкая угроза

Легче всего свалить ответственность за перенос столицы на немцев и успокоиться. По крайней мере так гласит официальная версия: после поражения отрядов Дыбенко под Нарвой, день которого у нас с тех пор традиционно празднуется как дата основания Красной армии, а ныне – как мужской день в противовес 8 Марта, оставаться в Петрограде стало небезопасно. В случае возобновления наступления с одновременным морским десантом на побережье Финского залива немцы получили бы возможность прихлопнуть всю советскую власть одним ударом. Без Ленина и его правительства, без организующей роли Петрограда Советы "посыпались" бы по всей стране за считаные недели. И одноименный период российской истории мог закончиться, так толком и не начавшись…

Внешне все так, но есть один вопрос: а понимали ли это сами немцы? Безусловно. Но собирались ли они свергать правительство Ленина? Вот тут уже нет однозначного ответа. Советская историография исходила из постулата о том, что "кайзеровский империализм" был априори враждебен власти рабочих и крестьян, то есть в любом случае стремился ее уничтожить, хотя бы из страха перед экспортом революции уже в саму Германию. Между тем в мемуарах Эриха Людендорфа, занимавшего в ту пору должность генерал-квартирмейстера, то есть заместителя начальника Имперского полевого генерального штаба, нет ни слова о том, что на февраль — март 1918 года планировался штурм Петрограда. Имеется лишь туманная фраза: "Чтобы предотвратить создание большевиками нового Восточного фронта, необходимо нанести русским войскам короткий мощный удар…", которую можно трактовать как угодно.

В самом деле: а зачем? Сражение под Нарвой произошло во время паузы в переговорах о мире. Паузы, возникшей в основном благодаря действиям Троцкого, пытавшегося, с одной стороны, превратить дипломатический процесс в театр пропаганды, а с другой – не подписывать никаких конкретных обязательств. В ответ немцы решили устроить демонстрацию силы, то есть то, что на современном новоязе называется принуждением к миру. Февральское наступление было шахом, объявленным Петрограду, но мат в этой партии не планировался.

С самого начала войны главный для Германии фронт находился на Западе. После того как 7 декабря 1917 года в войну вступили США, стало понятно, что победа там окончательно переходит в разряд ненаучной фантастики, а в реальности можно надеяться разве что на относительно почетный мир. Именно так – сражением за мир – и называли между собой немецкие штабисты запланированную на лето 1918 года наступательную операцию, кульминацией которой стала вторая битва на Марне. Для нее требовались все мыслимые ресурсы, и штурм Петрограда в такой ситуации выглядел непозволительной роскошью.

Но представим себе, что немцы все же напряглись, нашли несколько "лишних" дивизий и где-нибудь в середине марта 1918 года все-таки вошли в столицу советской России. Ленин и Троцкий бежали, или погибли, или захвачены, остальные большевики и члены союзных левых партий тоже либо мертвы, либо в плену, либо перешли на нелегальное положение. Что дальше? Мира не будет – его попросту не с кем заключать. Зато в тылу вовсю организуется партизанское движение. А там, куда немецкие войска не дошли, получают свой исторический шанс белые. Власть Советов повсеместно падает под ударами офицерских заговоров, после чего на карте появляется какая-нибудь Русская Республика со столицей, скажем, в Нижнем Новгороде. И вести переговоры она будет уже не с Германией, а с Антантой.

Если бы этой республике удалось найти штыки в достаточном количестве, то Восточный фронт, крушение которого немцы с удовольствием наблюдали весь 1917 год, уже в следующем году мог бы возникнуть заново. Вряд ли Людендорф и другие кайзеровские генералы приходили в восторг от подобных перспектив. Именно поэтому никаких других задач, кроме ускорения переговоров в Брест-Литовске, перед немецким наступлением не стояло.

Фото: Фотохроника ТАСС

Ленин хоть и не имел в Имперском генеральном штабе своих внедренных Штирлицев, но обладал великолепным аналитическим умом, которого было вполне достаточно для того, чтобы все это понять и не бояться немецкого наступления. Точно так же он понимал и то, что кайзеровскому Второму рейху в любом случае осталось жить несколько месяцев или год, а дальше он либо падет под ударами Антанты, либо будет взорван изнутри революцией. Именно поэтому Ленин так настаивал на заключении мира на любых условиях – все равно в самом скором времени этот договор превратился бы в пустую бумажку. А значит, у переноса столицы в Москву, помимо немецкой опасности, имелись и другие, куда более веские поводы.

Для начала не стоит так уж резко сбрасывать со счетов военно-стратегические соображения. Морское наступление немцев 1917 года, по мотивам которого был написан знаменитый роман Пикуля "Моонзунд", наглядно показало, что Петроград весьма и весьма уязвим. У немцев до конца так и не получилось, но следом за ними этим путем мог воспользоваться кто угодно, особенно если учесть неопределенность с дальнейшей судьбой Прибалтики. В Финляндии на тот момент уже вовсю шла гражданская война, перевес в которой все больше склонялся на сторону местных белых. А от финской границы до окраин Петрограда кавалерия могла добраться за один дневной переход.

В случае чего защищать Москву, отделенную от западной части страны гигантскими равнинами и полноводными реками, было гораздо удобнее. К тому же Петроград слишком зависел от подвоза продовольствия из центральных губерний. Этот фактор сыграл важнейшую роль во время Февральской революции, но само по себе свержение царя не могло улучшить положение на железных дорогах и ликвидировать последствия недорода 1916 года. Накануне переноса столицы нормы выдачи хлеба были урезаны практически до 125 блокадных "смертных" граммов и в Петрограде начал втихую вызревать голодный бунт. А переезд мог в том числе разгрузить город от избыточного населения.

С точки зрения потребностей мирного времени это решение выглядело еще интереснее. Накануне войны Москва по виду и по духу своему была глубоко провинциальным городом – "золотая дремотная Азия опочила на куполах". Но налет этот был лишь внешним. Так, по состоянию на 1917 год, население Москвы составляло 1 854 400 человек против 2 300 000 в Петрограде. По общему объему промышленного производства Москва занимала второе место после столицы империи, но при этом 44 процента ее рабочих рук было занято в традиционной текстильной промышленности, в то время как в Питере было куда больше предприятий, связанных с обработкой металла.

Москва по-прежнему оставалась для большевиков terra incognita. С одной стороны, именно московские рабочие вели самые упорные и ожесточенные бои во время революционных событий 1905 года. С другой – не где-нибудь, а в Москве Временное правительство решило провести консервативное государственное совещание, бывшее, по сути, презентацией неудавшегося путча Корнилова. Правда, рабочие ответили на него всеобщей забастовкой, но затем, уже во время октябрьских событий, Москва почти неделю давала отпор своему Военно-революционному комитету.

Саботаж бюрократии и матросы анархии

Фото: Фотохроника ТАСС

Возможно, Ленин и впрямь хотел доказать таким образом и партии, и населению, что революция победила не только в Петрограде и что ее столицей может стать любой российский город? Но сам он при этом был петроградцем от мозга до костей: там находился его штаб, там билось его сердце, там у него была опора под ногами. Но что-то все же заставило Ленина "оторваться от корней" – может быть, почва начинала становиться слишком зыбкой?

Во-первых, практически с самого первого дня своего существования советская власть столкнулась с упорным саботажем управленческого аппарата на всех уровнях. Большинство столичных чиновников сидели на своих местах еще с царского времени и к назначенным руководить ими комиссарам относились по принципу "деревенской бедноте перед входом снимать лапти". Порой даже выполнения самых элементарных распоряжений приходилось добиваться при помощи отправки из Смольного вооруженного отряда. Быть может, Ленин и его соратники рассчитывали на то, что московское чиновничество, польстившись на перспективы "столичной" карьеры, будет посговорчивее?

Во-вторых, начинала давать трещину одна из главных скреп революции. Матросы Балтфлота, ранее наотрез отказавшиеся поверить в миф о "немецких деньгах" Ленина и давшие в распоряжение партии свои самые боеспособные отряды, как выяснилось, левели еще быстрее, чем те, кого они привели к власти. Уже во время октябрьских событий многие из них поддерживали не большевиков, а анархистов. И пока часть матросов, поймав "синдром преторианцев", грабила и творила самосуд, упиваясь дорогими винами и коньяками из разбитых дворцовых погребов, другая, сидя у себя в Кронштадте, слушала агитаторов, говоривших о грядущем "третьем этапе" революции. Один раз "Аврора" уже вошла в Неву – и кто мог помешать Кронштадту повторить этот фокус снова и взять на прицел уже не Зимний, а Смольный?

И наконец, в третьих, свой социальный микровзрыв породил разгон Учредительного собрания. Сама по себе судьба этого органа не особенно волновала петроградскую улицу, но самим актом насильственного прекращения работы всенародно избранной ассамблеи большевики дали повод заподозрить себя в узурпации власти. Ответом стала протестная демонстрация 9 января 1918 года, расстрелянная частями Красной гвардии, что, помимо всего прочего, породило нехорошие ассоциации с Кровавым воскресеньем. Зимой 1918 года Петроград напоминал бомбу, и сидеть на ней Ленину хотелось меньше всего.

Один переезд или два пожара?

Сама по себе операция по переезду столицы была вполне достойна занесения в учебники. При планировании эвакуации стояли три главные задачи: до последнего момента сохранить в секрете сам факт отъезда правительства из Петрограда и конечную точку маршрута, а также исключить любые возможные случайности по пути следования. Все эти вопросы и сопутствующие организационные проблемы легли на плечи братьев Бонч-Бруевичей. Выбор был сделан как нельзя более удачно: Михаил был кадровым офицером и высококлассным штабистом, а Владимир – видным деятелем Советов и управляющим делами Совнаркома. И справились они, надо сказать, блестяще.

Для начала именно в Москве решено было собрать IV Чрезвычайный всероссийский съезд Советов – тот самый, который должен был ратифицировать Брестский мир. Неизвестно, было ли место созыва съезда определено заранее, с дальним прицелом на переезд столицы, или то было лишь случайное совпадение, но маскировка в любом случае вышла отменной. Отъезд членов Совнаркома и видных деятелей большевистской партии на столь важное мероприятие никого не должен был удивить или встревожить.

Затем в дело должны были вступить военные. В конце февраля старший Бонч-Бруевич, к тому моменту занимавший пост начальника штаба Ставки, подал на имя Ленина короткий рапорт: "Ввиду положения на германском фронте считаю необходимым переезд правительства из Петрограда в Москву". Вождь революции немедленно поставил на нем свою положительную резолюцию, и процесс был запущен.

Вся петроградская пресса была подвергнута оглушительной бомбардировке маскировочными сообщениями, общий смысл которых сводился к тому, что правительство никуда уезжать не собирается, а защита города будет вестись всеми мыслимыми средствами и до последней капли крови. Одновременно с этим игравшая роль партийной контрразведки 75-я комната Смольного и еще только формировавшая свои кадры ВЧК начали аккуратную зачистку штаба революции от любых случайных посетителей и чьих-то знакомых, через которых могла произойти утечка информации.

Фото: Фотохроника ТАСС

Тем временем Владимир Бонч-Бруевич занялся обработкой организации, уже не раз игравшей решающую роль в переломные моменты российской истории, – профсоюза железнодорожников ВИКЖЕЛЬ. Надо сказать, что железнодорожники подставились вполне самостоятельно, явившись в самом начале подготовки к эвакуации в кабинет управляющего делами Совнаркома и задав ему как бы между делом вопрос: "А правда, что правительство бежит в Москву?"

В ответ Бонч-Бруевич скорбно вздохнул и "признался": да, мол, бежит, а что делать? Вот только не в Москву, а куда-нибудь подальше от фронта, на Волгу. Вот, скажем, Нижний Новгород прекрасно бы подошел. И если ВИКЖЕЛЬ поможет с планами и обеспечением переезда, то благодарность партии, Совнаркома и лично товарища Ленина не будет знать границ. Отправляться собираемся месяца через полтора-два. И кстати, было бы крайне желательно направить правительственные составы в обход Москвы…

ВИКЖЕЛевцы, разумеется, с энтузиазмом взялись за разработку самых невероятных планов, а заодно "под большим секретом" рассказали едва ли не всему Петрограду о том, что им предстоит в очередной раз спасти рабоче-крестьянскую власть. Операция по дезинформации удалась блестяще – уже после мятежа левых эсеров члены боевого крыла партии на следствии показали, что они действительно планировали взрыв правительственных поездов, но так как информация о дате отъезда и путях следования к ним поступала самая противоречивая, от этой идеи пришлось отказаться.

Настоящая дата отъезда, 10 марта, была уже назначена. Оставалось только выбрать станцию для посадки, расположенную в черте Петрограда, но при этом максимально скрытую от посторонних глаз. Наиболее подходящей для этой цели Бонч-Бруевичу показалась заброшенная Цветочная Площадка на одном из соединительных путей Николаевской железной дороги. Там постепенно, стараясь не привлекать лишнего внимания, начали накапливать комфортабельные "литерные" вагоны.

Тем временем Бонч-Бруевичу изрядно добавили головной боли скопившиеся в районе Николаевского вокзала примерно шесть тысяч солдат и матросов, возвращавшихся с фронта по домам. Большинство из них были вооружены. Сотрудники 75-й комнаты, действуя где переговорами, а где и угрозами, с трудом уговорили их сдать оружие, после чего их поезда с радостью пропустили впереди всех правительственных составов.

7 марта от Николаевского (ныне Московского) вокзала вполне официальным порядком и даже с некоторой чрезмерной помпой отошли два бывших царских поезда, увозившие в Москву членов ВЦИК. За их безопасность особо не волновались. В Исполнительном комитете состояло множество эсеров, и Бонч-Бруевич был практически уверен в том, что их оппозиционно настроенные однопартийцы не станут взрывать поезда со своими товарищами. И все же оба состава получили вооруженную охрану – за пределами контролируемых Советами городов возможны были любые неожиданности.

На 9 марта была назначена отправка сотрудников наркоматов и Управления делами Совнаркома. В этот момент всякий смысл в сохранении секретности отпал уже начисто – одновременный отъезд такого количества советских чиновников вместе с семьями и ведомственным имуществом скрыть было попросту невозможно. Поезда уходили с Николаевского вокзала вполне официально, задача была лишь в том, чтобы отвести любые посторонние глаза от "литерного" № 4001, стоявшего на Цветочной Площадке. Именно на нем и должен был отправиться в Москву Ленин вместе с остальными членами Совета народных комиссаров.

В тот же день в прессе появились и первые статьи, намекавшие или прямо говорившие о том, что столица переезжает:

В тот же вечер всем народным комиссарам и их помощникам были вручены секретные предписания в конвертах: отъезд правительства в Москву состоится 10 марта с Цветочной Площадки ровно в 10 вечера. Просьба не опаздывать, упаковать багаж заранее, до станции добираться своими средствами… Тем временем сотрудники 75-й комнаты проводили еще одну, последнюю маскировочную операцию, сообщая всем петроградским любителям слухов о том, что готовится отправка бригады врачей на фронт.

Наконец настал час че. К семи вечера на Цветочную прибыла охрана поезда, состоявшая из латышских стрелков. Следом начали подтягиваться и первые пассажиры. В 21.30 Ленин с семьей покинул Смольный. Устроившись на мягком сиденье автомобиля, он в последний раз бросил взгляд на зияющие пустые черные окна своего бывшего штаба и задумчиво произнес: "Заканчивается петроградский период деятельности нашей центральной власти. Что-то скажет нам московский?" В этот момент шофер потянул рычаг, и машина тронулась.

4001-й отправился точно по расписанию, на всякий случай, не зажигая огней. Командир латышского конвоя даже докладывал Ленину о прохождении каждой станции. Но к утру выяснилось, что поезд все равно отстает от графика на несколько часов. Причина вскоре отыскалась: впереди медленно полз товарный – с теми самыми солдатами и матросами, которых разоружали у Николаевского вокзала. Пропускать следующий за ними "литерный" они отказывались наотрез, а сами ползли с черепашьей скоростью. Причем, как выяснилось, оружия было у них все еще в достатке. Оба поезда остановились в Вишере, где латыши без лишних сантиментов направили на матросский эшелон пулеметы и еще раз всех разоружили, оставив "на бедность" лишь две винтовки с тремя патронами к каждой. Далее 4001-й "литерный" проследовал на Москву уже без задержек.

Первым местом пребывания Ленина и членов Совнаркома в Москве стали номера гостиницы "Националь". В дальнейшем, практически до самого конца Гражданской войны, лучшие московские отели использовались в качестве общежитий для слетевшейся в город советской бюрократии, как своего рода дома-коммуны. Но всем было понятно, что единственное место, где в Москве может осесть власть, – это Кремль. Других подходящих для этого зданий в городе попросту не было. Уже 12-го числа Ленин вместе с Бонч-Бруевичем отправился в крепость, чтобы выбрать помещение для заседаний Совнаркома. В тот же день над Кремлем был поднят красный флаг, который будет спущен только 26 декабря 1991 года.

Заодно выяснилось, что по итогам кровавой революционной недели в Москве образовался свой Совет народных комиссаров во главе с историком Покровским. Имелся даже московский Наркомат иностранных дел. Ленин по этому поводу пошутил что, мол, настало время войти дипломатически в сношения с Тверью, Рязанью и Новгородом, хорошенько "потузить друг друга под микитки", а потом заново объединять Россию. Спустя полгода эти слова перестанут казаться шуткой.

9 июня 1918 года "правительственное недоразумение" было упразднено, причем часть членов Совнаркома Московской области получила посты в Совнаркоме всероссийском, так что в обиде никто не остался. А пока что советское правительство потихоньку обживало квартиры в Сенатском дворце. Бытовые запросы новых жильцов были чрезвычайно скромны: "Уважаемый товарищ! Прошу выдать для В.И. Ленина… электрическую переносную лампу на стол, две миски, скалку, чайник для плитки, лопатку и метелку для собирания сора". До начала эпохи персональных дач с прислугой и закрытых распределителей оставалось еще лет десять.

16 марта переезд столицы был окончательно утвержден решением IV съезда Советов. Причем в резолюции дословно было сказало: "Столица Российской Социалистической Федеративной Советской Республики временно переносится из Петрограда в Москву". Дальнейший ход истории в который раз доказал справедливость общеизвестного афоризма: нет ничего более постоянного, чем временное.