Владимир Юровский: "Диктаторы не могут вдохновить на создание хорошей музыки"

Фото: meloman.ru

Руководитель Государственного оркестра имени Светланова, дирижер Владимир Юровский – музыкант уникальный. Он обладает феноменальной способностью в максимально сжатые сроки создавать не имеющие аналогов программы.

Юровский намеренно избегает легких путей. Строить творческий процесс по упрощенной схеме ему просто неинтересно. Наиболее наглядно это демонстрируют нынешние июньские просветительские концерты, тема которых – "Война и мир".

Фестиваль, который вот уже третий год становится центральным событием летней музыкальной программы столицы, расширился до четырех дней. На этом можно было бы остановиться, но Юровский посчитал недостаточным представить только редко исполняемую симфоническую музыку: к двум отделениям каждого концерта прибавилось третье, с камерными сочинениями.

В своем плотном графике музыкант нашел время, чтобы рассказать порталу М24.ru о значении войны в истории династии Юровских и о том, чем он руководствовался, составляя программу фестиваля.

– Тема войны, кажется, одна из ключевых в вашей творческой биографии. И нынешний фестиваль далеко не первый опыт сценического анализа феномена войны. Когда возник такой интерес и чем он обусловлен?

– Мое поколение – третье, связанное с Великой Отечественной войной. В моей семье не было погибших на фронте, были только раненые, но зато есть убитые в концлагерях и в Бабьем Яру… В поздних 70-х – ранних 80-х, когда я рос, в советское общество, явно начавшее деградировать и постепенно разваливаться, стало проникать циничное отношение к войне, доселе немыслимое. Это было даже модно среди молодежи. Меня это сильно задевало лично, потому что я всегда считал, что война касается всех нас напрямую!

Я рос с ощущением, что слишком поздно родился: сороковые меня притягивали к себе каким-то магическим образом. Тяжелейшие годы, когда в Германии, Италии, установилась фашистская диктатура, в Испании – франкистский режим, а в Советском Союзе сталинизм, интересны также невероятной творческой энергией, которую они высвободили в людях, когда искусство создавалось вопреки, а не благодаря, и помогало людям сохранять человеческий облик в самых бесчеловечных условиях.

– То есть вы согласны, что война – мощнейший катализатор творчества?

– Абсолютно. Но только когда эта война не захватническая, которая только деморализует население, а война оборонительная, справедливая, заставляющая людей сплачиваться. При этом неважно, разделяли ли их до этого момента идеологические соображения или объединяли – под знаменем своей страны против общего врага.

Безусловно, это всегда неиссякаемый источник вдохновения на многие десятилетия. Но мое отношение к войне менялось по мере собственных передвижений по миру. Когда я был подростком, для меня существовала только Великая Отечественная. В более зрелом возрасте я все-таки стал воспринимать ее в контексте Второй мировой. То, что внутри последней происходила наша личная борьба как народа – факт, который, безусловно, никто не станет отрицать. Но, в конечном счете, это все-таки война не одного конкретного народа против другого или одной политической системы против другой, а катаклизм мирового масштаба, как, собственно, и война 1914-1918 годов. В этой теме меня интересует в первую очередь, как реагировали на эти события разные люди.

– И композиторы в том числе…

– Конечно. Когда началась война, мой дед, композитор, которого звали так же, как и меня – Владимир Юровский – ушел в ополчение. К сожалению, я не имел возможности побеседовать с ним на эту тему (его не стало за 3 месяца до моего рождения). В 1941 году ему было 26 лет, он страдал очень сильной близорукостью, и его комиссовали.

В первые же дни войны погибли многие представители творческой интеллигенции и ученые, и в Кремле вдруг спохватились, что весь "золотой фонд" моментально иссякнет. Вышел приказ – определенную группу людей на фронт не брать. Мой дед ходил на учения вместе с Хачатуряном. Их всех отправили обратно. Потом он ездил по фронтам с музбригадой – скрипачкой Марией Бугачевской, виолончелистом Арнольдом Феркельманом (отцом пианиста Николая Петрова) и с чтецом Самсоном Акивисом. Они играли обработанную сюиту из балета "Алые паруса", написанного моим дедом.

Другой дед тоже воевал, был ранен под Запорожьем. Позже его вернули на родной авиазавод, где он пробыл до конца войны. Но это уже другая история… А о том, как музы не молчали, когда говорили пушки, в нашей семье рассказывали с детства, поэтому у меня к этой теме особое отношение. Но хочу повториться: хронология событий на театрах военных действий привлекает меня лишь опосредованно – это все частности. Мне важно, как реагировали люди, что происходило у них в душах.

– То есть протагонист вашей программы – обычный человек?

– Именно. Композиторы, конечно, все писали от первого лица и писали про разное. К примеру, в музыке тех, кто оказался за колючей проволокой концентрационных лагерей, запечатлены не только страдания.

Мы играем на нынешнем Фестивале и музыку многих композиторов, замученных в Освенциме и других лагерях. Они не русско-советского происхождения. Это чехи, поляки, евреи. Удивительно, но часто их музыка вполне жизнеутверждающая. Как рождается эта способность человеческого духа находить выход к свету из самых темных углов – вот что первостепенно.

В 1941-1942 годы, когда положение на фронте было катастрофическое, Шостакович написал свою самую оптимистическую из военных симфоний – Седьмую, потому что он следовал за своим внутренним гражданским долгом, и никто не мог его заставить придумать иной финал. А вот когда после Сталинградской битвы стало понятно, что ход войны с этого момента поменял свой вектор, и Красная Армия начала контрнаступление, к Шостаковичу пришло уже более глубокое осознание, что же на самом деле происходит. И его Восьмая симфония – мы будем заканчивать ей фестиваль – отнюдь не оптимистическая.

– Если не сказать, что самая мрачная…

– Мрачной я ее назвать не могу. Самая философская – да. Там какое-то странное видение утопического и антиутопического будущего – попытка увидеть, что произойдет с человеком в будущем, после войны. А заканчивается все знаком вопроса и уходит в непонятный туман и мглу. Самая мрачная для меня – Девятая симфония, саркастически-издевательская, раскрывающая картину поведения людей после окончания войны, симфония о торжестве человеческой тупости, трусости и о бесчестии – спутниках сталинского режима.

– Но между тем, на прошлых "Просветительских концертах" вы говорили, что в залах практически не звучат произведения, посвященные Сталину. Например, "Здравица" Прокофьева.

– Рождение этой музыки не было вдохновлено Сталиным. Диктаторы вообще не могут вдохновить композитора на написание хорошей музыки. А источник – в событиях, обычно приписываемых нами Сталину. Мы и победу в этой войне склонны объяснять его заслугами, хотя истинный победитель – народ. Вообще в первую очередь я выбирал для программы сочинения, редко исполняемые. "Здравица" написана до войны, а по ее завершению Прокофьев создал "Оду на окончание войны", сочинение интересное, но в афишах оно все-таки так или иначе фигурирует, чего не скажешь о "Балладе о мальчике, оставшемся неизвестным". С моей точки зрения это выдающееся произведение и при этом оно не играется вообще. Кроме того, идея Фестиваля заключалась и в том, чтобы максимально интернационализировать композиторское присутствие, дать возможность высказаться представителям практически всех стран-участниц той войны.

– Вы и композиторов-эмигрантов не забыли…

– Конечно. Они ведь ничуть не меньше переживали эти события. Вот почему прозвучат "Симфонические танцы" Рахманинова и два инструментальных концерта – Шенберга и Бартока. Не вся музыка четырех наших вечеров рождена войной. Например, траурный концерт Хартмана (написан до сентября 1939 года), или "Песни заточения" Даллапикколы – в них идет речь о духовном сопротивлении режиму, диктаторству, которое затыкает людям рот, то есть об условиях жизни общества, которые в итоге стали колыбелью войны. Поэтому мне хотелось бы верить, что наши вечера заставят людей взглянуть на те события в несколько ином ракурсе и перестать мыслить только теми шаблонными категориями о Второй мировой войне, которые все чаще навязываются нам.