Дмитрий Крымов: "На наших спектаклях зрители иногда плачут"

Дмитрий Крымов. Фото: Наталия Чебан

Дмитрий Крымов — личность неординарная, сын легендарного режиссера Анатолия Эфроса и театрального критика Натальи Крымовой. Художник, режиссер, педагог, создатель собственного метода (среди профессионалов принят термин "театр художника"). У крымовской лаборатории в театре "Школа драматического искусства" своя армия фанатов и целый ворох наград. "Золотая маска" тоже имеется, и не одна. В нынешнем фестивале в программе Russian Case принимал участие самый новый спектакль мэтра "О-й. Поздняя любовь". Наш театральный обозреватель Наталья Витвицкая поговорила с Дмитрием Крымовым сразу после его возвращения с триумфальных гастролей по Бразилии.

- Дмитрий Анатольевич, в этом году вашей лаборатории – 10 лет. Важна ли вам эта дата и почему?

- К сожалению, важна. Первая эпоха наивной влюбленности друг в друга проходит. Возникает усталость, начинаешь задумываться, какой следующий спектакль играть. Раньше об этом не думалось. Хочешь - не хочешь, а мысли бродят вокруг вопроса: а что это такое все в целом. 10 лет – опасное время. Не зря умные люди говорили, что театр живет только 7-10 лет. Попробуем обмануть судьбу и просуществовать подольше. Получится или нет, не знаю. Не хочу из себя строить оптимиста и говорить: "Нам все удается, все прекрасно". Тем более сейчас.

Дмитрий Крымов. Фото: Наталия Чебан

- Кстати, о сейчас. Как вы смотрите на ситуацию в современном театре? Что думаете по поводу массовой истерии и противников переиначивания классики.

- Боюсь, что придут какие-то идиоты и начнут пытаться корежить то, что мы делаем с такой любовью к авторам и к театру вообще. Это ужасно. Что тут объяснять. Загружаться не хочется, потому что тогда не хочется идти на репетицию. Может, они этого и добиваются - чтобы в театр ходили только всякие послушники. Знаете, я не верю, что можно что-то сказать, и все будет по-другому. А просто так говорить резкие слова… Я полон этих резких слов, полон злости. Но я не могу заниматься открытым публицистическим театром. Это не мое. Могу вводить в спектакль Ленина и делать из Дзержинского кентавра, но это не политический театр. Я надеюсь, что то, что мы делаем, относится к другой эстетической категории. И это не площадное искусство. Хотя вид иногда имеет площадного. И мы, как вы сказали, не переиначиваем классику. Совсем нет. На наших спектаклях зрители иногда плачут. Я придумал выставку "500 наших зрителей". На спектаклях была установлена камера, мы снимали лица. Я их вижу, когда смотрю в щелочку за кулисами. Хочу, чтобы увидели другие.

- Что вы считаете главным достижением за эти 10 лет?

- Основное достижение – то, что мы все еще вместе. И драйв собираться и придумывать спектакли еще остался. О результатах не мне судить. Мне важно, что хочется идти на репетиции, именно к этим людям. А им, хочется думать, ко мне.

"О-й. Поздняя любовь". Фото: Дмитрий Преображенский/sdart.ru

- В одном из интервью вы сказали, что вам не очень нравится определение "театр художника". Почему?

В общем, я за такую формулировку (ее изобрел историк театра Виктор Березкин). Но мне не нравится, что термин опростился. Его понимают как-то плебейски. Мол, это театр, в котором картинка важнее актера. Это чушь собачья. На сцену выходят актеры, а не куклы в руках руководителя. И совершенно неважно, произносят они текст или нет. Наш новый спектакль по Островскому ( речь о спектакле "О-й. Поздняя любовь" - прим. ред.) поставлен со словами. И что теперь, он не относится к театру художника? Еще как относится.

- И все же почему вы решились оставить слова?

- Было интересно понять, где граница моего метода. Где он перестает чародействовать. И можно ли им переработать слова такого автора, как Островский. Выяснилось, можно. В спектакле есть сцена, которая длится минут двадцать – это объяснение Людмилы с Николаем. По тексту мы ничего не меняли. А получилось что-то еще. Взгляд, жесты, мимика, как в комедии масок, очень важны. Актер – это гениальный петрушка, он одним только положением своей головы может сказать очень многое.

- Каков главный принцип вашей режиссуры? К чему вы стремитесь, когда ставите спектакль?

- Душу вынуть из человека. И из актера, конечно, тоже. Потому как, не вынув из актера, не вынешь из зрителя. Это прямая зависимость. Мне важно, чтобы и актер, и зритель участвовали в происходящем, как будто оно имеет к ним прямое отношение. Как будто это о них. Вот и весь и метод.

- Островского вы тоже сделали имеющим отношение к зрителю. Он не смотрится старомодно. Это было целью?

- Это было большой целью.

"О-й. Поздняя любовь". Фото: Дмитрий Преображенский/sdart.ru

- Кто придумал рэп в финале спектакля?

- Толя Войнов, наш балетмейстер. Он – удивительный танцор и педагог. И придумал все эти азартные движения. Я в этом ничего не понимаю. Но сам рэп – моя идея. Артисты были счастливы (улыбается).

- Дмитрий Анатольевич, вы совсем недавно вернулись с гастролей в Бразилию. Расскажите о своих впечатлениях.

- Очень трудная была поездка, я ужасно устал. Очень интересная страна, но колкая. Страна третьего мира. В Бразилии очень душевная, открытая публика. Все интеллигентнейшего вида. Они так нас воспринимали! Вскакивали с мест, кричали, аплодировали. А потом оказалось, что они не знают, кто такой Шостакович. Я спросил: "Как же вам понравилось?" Мне ответили: "Мы все поняли". Другой мир. Мир, где не знают Шостаковича. Что касается организации, то она чем-то даже хуже нашей. У нас было запланировано три дня на монтировку (мы возили Opus №7): сложные декорации, переделка всего пространства. Но декорации пришли на полтора дня позже. Как их вызволяли с таможни – не представляю даже, наверное, как у нас.

- Над чем вы работаете сейчас?

- Задумал серию детских спектаклей. Но пока не хочу говорить, что именно это будет. Работаю со своими "старыми" актерами первого созыва, если можно так сказать, потому что - ну, какие они старые. Смотрю на них и вижу - дети (смеется). Потрясающее удовольствие.

Наталья Витвицкая