Сергей Собянин подвел итоги Московского международного кинофестиваляВ Третьяковской галерее открылась выставка "Roma aeterna. Шедевры Пинакотеки Ватикана". Накануне открытия корреспондент m24.ru встретился с директором музея Зельфирой Трегуловой, чтобы обсудить новые выставки, феноменальные очереди, музейную публику и культурные тенденции нашего времени.
Фото: m24.ru/Юлия Иванко
– В Третьяковской галерее открывается выставка Roma Aeterna. Шедевры Пинакотеки Ватикана. Как получилось, что в музей, представляющий большей частью именно русское искусство, привезли в Москву такой проект?
– Мы очень активно занимаемся продвижением русского искусства за рубеж. И этот проект – часть двустороннего обмена выставками с музеями Ватикана. Изначально мы планировали осенью 2016 года организовать свою выставку в Ватикане, а в 2017 году сделать ответный проект в Третьяковской галерее. Но ситуация изменилась, и мы поменяли порядок.
Когда после смерти Сергея Михайловича Третьякова коллекция была передана Москве, она открылась как городская галерея. Русское искусство с самого начала представлялось в контексте западно-европейского: в 1910 году коллекцию объединили с собранием Морозова, состоящим из признанных шедевров импрессионизма и постимпрессионизма.
На выставке Roma Aeterna мы показываем абсолютные шедевры собрания Ватиканской Пинакотеки – работы Джованни Беллини, Мелоццо да Форли, Перуджино, Рафаэля, Караваджо, Гвидо Рени, Гверчино, Никола Пуссена – всего 42 произведения из 460, хранящихся в коллекции. Это десятая часть собрания, и многие из этих работ ни разу не покидали стен Ватикана.
Фотогалерея
– В этом (юбилейном) году у Третьяковской галереи очень серьезная выставочная программа. При этом, кажется, что нет ни одной проходной выставки – все они очень громкие. Расскажите, в первую очередь, на какие проекты вы сами делали наибольший акцент и что еще планируете в рамках юбилейной программы.
– Если речь идет о большой популярности у посетителей, то мы, конечно, с самого начала понимали, что выставка Айвазовского вызовет наибольший интерес. Даже если человек знает лишь несколько имен русских художников, то Айвазовский обязательно будет среди них. Потом об этом художнике очень много писали в последние годы из-за рекордных сумм продаж на аукционах. При этом, когда мы готовили выставку, мы понимали, что придется побороться со стереотипами, что это коммерческий и официальный художник.
Мы хотели выявить в нем нечто, что будет интересно не только тем, кто представляет себе, что такое Айвазовский, но и молодым людям, а также тем, кто достаточно скептически к нему относился. Мы хотели посмотреть на него с сегодняшней точки зрения, всмотреться внимательно, серьезно, и это дало свои результаты: выставка стала важным этапом в переоценке отношения к художнику и определения его роли в истории отечественного и европейского искусства. Вот то, к чему мы стремились. И, конечно же, мы учитывали, что она будет пользоваться большой популярностью у зрителей – выставку посетили почти 600 тысяч человек.
Одновременно мы делали такие проекты, как выставка Гелия Коржева, прекрасно понимая, что сотни тысяч человек на нее не пойдут. Тем не менее, ее посетили 90 тысяч – гораздо больше, чем многие другие выставки более популярных художников. Он был почти неизвестен широкой публике и этот проект стал настоящим открытием художника. Выставка Коржева очень точно определила его значение в истории советского и российского искусства. Каждый проект – не просто проект для привлечения зрителей, не просто очередная выставка. Это серьезнейшая глубокая работа по осмыслению творческого наследия художника и его значения сегодня.
– Помимо привлечения публики и изучения наследия художника, какие еще есть цели или факторы при организации той или иной выставки?
– Наш долг и наша обязанность – анализировать художественные процессы и представлять результаты этого анализа нашим посетителям в самой интересной и увлекательной форме. Похоже, в 2016 году нам это удалось. Помимо масштабных выставок, которые проходят в 60-м зале на Крымском Валу, мы провели несколько камерных, но не менее интересных, выставок. Например, экспозиция картин Федора Рокотова или портретов из собрания Национальной лондонской портретной галереи. На Рокотова пришли около 70 тысяч человек – цифра, немыслимая ранее для такой относительно скромной выставки. А выставку Британского портрета посетили около 80 тысяч, что тоже в общем-то хороший результат для этого проекта.
Фото: m24.ru/Александр Авилов
– Такой успех выставки выставки Айвазовского обеспечен популярностью художника или новыми техническими возможностями, которые Музей предложил посетителям?
– Я думаю, что это связано со многими факторами. Во-первых, если сравнивать с выставкой Серова, например, Айвазовский, конечно, очень известный художник. Мне трудно, как директору музея выстраивать какие-то иерархии популярности в русском искусстве. Лично мне ближе Серов, но я не настаиваю – это дело вкуса. Помимо того мы выстроили процесс продажи билетов, продавая по 50 билетов в час. Но, конечно, желающие попасть на выставку без заранее купленных билетов вынуждены были стоять в очереди.
– Как вы определяете "более камерные" выставки? У них какой-то свой тип посетителей?
– Если это выставка из 40 небольших живописных произведений, то она не может быть соизмерима с масштабнейшей ретроспективой Серова, на которой было представлено более 300 экспонатов. Есть еще более камерные проекты – выставки-публикации, которые делает отдел графики XIX–XX века, проекты отдела скульптуры, серия "Третьяковская галерея открывает свои запасники" или выставки, где представлены результаты исследований. И это то, что мы обязаны делать как музей, который является исследовательским центром.
У всех этих выставок разная аудитория. Я думаю, что те, кто приходил на Рокотова – это та публика, которая хорошо знает этого художника. Но еще и сработал слоган, который мы придумали, рассказывая об этом: "Самый таинственный из русских портретистов". Вообще слоганы, тизеры, ролики в интернете очень хорошо работают. Мы это прекрасно понимаем, поэтому каждый проект предваряем теперь таким роликом. Примером такого успеха может служить видео, которое мы сняли к выставке Айвазовского: за две недели он набрал миллион просмотров.
– Такого рода продакшн делается для привлечения массовой аудитории?
– Ты работаешь три года над выставочным проектом, вкладываешь в него огромное количество усилий, проводишь серьезнейшее исследование, ездишь по разным музеям, собираешь экспонаты. Это огромные вложения – деньги, которые мы просим у наших партнеров и спонсоров, поэтому мне кажется, что каждая выставка должна свое отработать и получить своего зрителя, получить максимальное количество зрителей. Для того, чтобы люди об этом узнали, надо приложить определенные усилия, которые тебе обойдутся не очень дорого, потому что рекламные бюджеты наших проектов смехотворно низкие.
Я даже не хочу их озвучивать, потому что любой профессиональный пиарщик в ответ рассмеется и скажет, что за эти деньги ничего невозможно сделать. Тем не менее я говорю – возможно. И вот такого рода ролики или проработка слоганов, неустанное общение со СМИ, интервью, экскурсии – это дает очень серьезные результаты. Понимание психологии зрителя – огромная работа наших сотрудников, а не финансовые вложения. А рекламные бюджеты у нас очень скромные, как и у любого другого музея.
– И все же, в чем главная цель таких выставок-блокбастеров?
– Я очень не люблю слово "блокбастер". Оно возникло лет 25 назад в Америке на выставках типа "Сокровища Тутанхамона", "Гибель Титаника и так далее". Выставки становятся тем, что называют "блокбастер", но это не их задача. Часть их них просто изначально обречена на успех. Меня часто спрашивают – почему вы не можете делать такие выставки каждый год? Не можем. Ни один музей не выставляет каждый год Ван Гога, Гогена, Шагала и Кандинского.
Во-первых, Ван Гогов, Шагалов, Малевичей и Кандинских не хватит для того, чтобы организовывать такое количество априори популярных выставочных проектов. Во-вторых, наша задача, как музея, хранящего искусство, начиная с XI и заканчивая XXI веком, совершенно другая – мы должны объяснять и показывать искусство зрителю, который сегодня уже отнюдь не тот образованный и интеллигентный зритель 1960-80-х годов, стоявший в многочасовых очередях в Пушкинский музей и в Третьяковскую галерею.
Зритель сегодня информирован в основном по интернету, где иногда очень поверхностно подается тот или иной материал. Мы даем максимально объективное знание через факты и подлинники, а не через какие-то интерпретации. Но то, как выстроить концепцию, экспозицию и архитектуру выставки – это понятное знание, которое помогает нам делать эти проекты одновременно и глубокими и увлекательными.
Фото: m24.ru/Александр Авилов
– Вас интересует качество аудитории, которая приходит на выставки?
– Да, конечно, но мы не можем вводить какую-либо сегрегацию. Поэтому на очень популярных проектах (Айвазовский относится к их числу) мы получаем ту публику, которая никогда раньше не была в музее или была давно и приходит исключительно редко. И сегодня мы сталкиваемся с тем, что часть этой публики утратила привычку регулярно ходить в музей и не понимает кодекс поведения человека в таком месте. Люди начинают трогать картины и рамы, а это небезопасно. То есть при такой огромной популярности проекта, мы видим, что к нам начинает приходить зритель, которого нужно учить, как себя вести на выставке, как делиться своими эмоциями и впечатлениями, не мешая при этом другим, и как не мешать вдумчивому зрителю своим желанием сделать селфи с произведением искусства. Это сложный вопрос, и нам действительно не все равно, но еще раз повторю – мы принимаем всех, включая мам с колясками.
– У вас нет внутреннего противоречия с теми людьми, кто приходит на выставку делать селфи?
– Даже если они приходят сделать селфи на фоне картины, выставку-то они посмотрят. Сама я никогда в жизни не фотографируюсь на фоне произведений искусства, памятников архитектуры, на фоне чего бы то ни было. Мне кажется, что они столь совершенны сами по себе – зачем присовокуплять к ним свою физиономию? Но это моя позиция, с другой стороны – мы прекрасно это понимаем – фотография на фоне того или иного произведения, выложенная известным человеком в интернете, будет способствовать тому, что его поклонники придут в музей. Может они окажутся там первый раз, и если им понравится, то они приведут туда своих друзей и своих детей.
– То есть селфи – это такой новый просветительский формат?
– Да. И вы знаете, это не только моя позиция. Я недавно обсуждала это с коллегами из музея Метрополитен – примером было фото Бейонсе на фоне "Джоконды", что вызвало невероятный отклик в интернете. И все, кто сделал репост этой публикации, писал "я тоже туда хочу". Хотя, конечно, еще раз повторю – это навязчивое желание не должно никому мешать. Нам пишут два рода претензий: "почему вы не разрешаете делать селфи?" и "зачем вы разрешаете делать селфи?"
– Делая выставку, вы вынуждены ориентироваться на тех, кто придет туда из-за фото Бейонсе или вы ориентируетесь на тех, кто придет, потому что ему нравится тот или иной художник?
– Сейчас все говорят о целевой аудитории. Всю свою жизнь, и когда я была куратором, а так сложилось, что я выступала куратором проектов которые привлекали полумиллионную или даже миллионную аудиторию, я придерживалась позиции, что работаю для всех и для каждого. Мне кажется, что должен выработаться такой формат, когда это будет интересно и тем, кто первый раз пришел в музей, и тем, кто думает, что они хорошо знакомы с творчеством того или иного художника.
Они приходят и открывают для себя новые смыслы, пересматривают свою точку зрения, понимают, что она была слишком предвзятая или слишком снобистская, иногда испытывают разочарование. Мы могли сделать выставку Айвазовского в два раза больше, но в итоге показали самое главное – чем этот художник вошел в историю и чем он интересен для нас сегодня. И эта привязка к сегодняшнему дню очень важна. Но мы не стараемся подладиться под современность, мы стараемся сделать наше послание понятным, но не идем по пути популизма и упрощения. Понятное послание, которое поймет каждый, вне зависимости от его образовательного ценза.
Фотогалерея
– Получается, что по-разному подготовленные зрители будут воспринимать выставку на разных уровнях.
– Я считаю, что это та позиция, которую мы должны занимать. Вы говорите об искусстве элитарном, интеллектуальном, основанном на художественной индивидуальности. Но давайте вспомним, что все предшествующие столетия искусство работало на заказ, на правящую власть, будь то египетский фараон или Король Солнце, и ориентировалось на очень широкую аудиторию.
Вспомним, например, готический собор: все витражи и скульптуры рассказывали некую историю, которая должна была быть понятна даже неграмотному французскому крестьянину, который в этот собор приходил. И одновременно сегодня это производит сильнейшее впечатление на любого человека, при этом специалисты по французской готике вычленяют что-то важное для них, что отличает этот конкретный собор от любого другого.
Искусство существовало веками, но именно сегодня произошла определенная дифференциация, потому что современное искусство требует хорошо подготовленного зрителя. Хотя иногда такое искусство, как работы Джеймса Таррела, например, не может не оказать сильнейшего воздействия на любого зрителя. Это действует на всех уровнях.
– Ну хорошо, а "Черный квадрат"? Это элитарное искусство?
– Изначально авангард использовался для воздействия на широчайшие массы народа, при том, что вкусы большевиков были совершенно противоположными, и авангард они на дух не переносили. Тем не менее они понимали, что через это искусство можно внедрить те идеи, которые они собирались донести до человеческого сознания. Потом на смену этому пришел соцреализм.
Последний год мы работаем над тем, чтобы представить авангард как наивысшую точку развития русского искусства. Нечто, что имеет глубокий смысл и при этом может дарить невероятную радость. Именно поэтому мы выделили отдельный зал, где впервые в рамках постоянной экспозиции представили семь панно Шагала, созданных для Еврейского театра. У них не менее сложная программа, чем у "Черного квадрата", но они понятны даже неподготовленному зрителю. Я смело могу сказать, что это одни из величайших произведений художника, в которых сконцентрировано все, что он предложил для искусства XX века. Таким образом, у нас представлено несколько изводов русского авангарда и зритель может выбрать для себя тот, который для него наиболее интересен.
Не так давно мы запустили несколько роликов с участием известных личностей, в том числе и с Сергеем Шнуровым. Мне очень понравился ролик, посвященный "Черному квадрату" с его участием, когда он всматривается в картину, а потом погружается в него и выходит обратно с совершенно преображенным лицом. Вот хотелось бы, чтобы результат был именно таким. Мы предлагаем всмотреться, а не проходить мимо, не понимая чего-то.
В советские годы был фильм "Взгляните на лицо" – там скрытой камерой снимались посетители Эрмитажа, останавливающиеся рядом с Мадонной Литта. Она существует в понятных большинству зрителей категориях, хотя в ней, как в любой работе Леонардо (да Винчи), зашифровано много смыслов. Нужно всмотреться и спросить себя, что в этой работе привлекает, что отталкивает.
Фото: m24.ru/Александр Авилов
– В рамках вашей просветительской функции есть региональные программы.
– Мы постоянно работаем с регионам. В прошлом году мы этого не делали из-за серьезнейших проблем с финансированием. Но как главное хранилище русского искусства, мы должны делать доступным то, чем владеем. В этом году было сделано 4 выставки. Одна из них посвящена 120-летию знаменитой Нижегородской ярмарки, и так получилось, что это единственный проект к 175-летию со дня рождения Саввы Мамонтова. Там, например, мы смогли представить полотно Врубеля "К ночи", которое заиграло новыми красками.
Мы не только даем возможность увидеть искусство в регионах, но и привносим высокие стандарты экспонирования. Внимание к таким проектам очень важно: выставку открывал губернатор Нижнего Новгорода, приехали СМИ – все это обрело очень серьезный контекст. Также мы работаем с Владивостоком над открытием своего филиала, где будут помещения для лекций, детских занятий и кинопоказов. Искусство сегодня должно подаваться в контексте, потому что без этого оно остается для зрителя непонятным.
– Сегодня за рубежом существует определенный интерес к русскому авангарду. И, конечно, в ваши задачи входит расширение этих представлений. Как вы работаете над созданием бренда русского искусства?
– Помимо авангарда это еще и интерес к иконописи. В Китае – это вторая половина XIX века или советское искусство. В 1992 году во Франкфурте, в Амстердаме и в Нью-Йоркском музее Гуггенхайма прошла самая большая выставка русского авангарда "Великая утопия", на которой было представлено более 1,5 тысяч экспонатов, привезенных со всего света, в том числе из Австралии. Это вызвало невероятный интерес к искусству того периода.
Также в Берлине, Лондоне, Венеции, Бильбао и Нью-Йорке проходила выставка "Амазонки русского авангарда". Она была достаточно камерная, но вызвала невероятный интерес. На западе существует большой интерес к искусству женщин-художниц. Эта феминистическая тема там очень популярна. К тому же, это были лучшие работы шести великих художниц, живших в одно время – не было ничего подобного в мире никогда. Тогда в залах возникала какая-то гипнотическая атмосфера. И, стоя перед работой "Зеленая полоса" Розановой, понимая, что Барнет Ньюман стал писать такие работы полвека спустя, зрители осознавали, что эти художницы были провидицами искусства всего XX века.
– На западе до сих пор существует феминистический контекст искусства. Есть ли у нас какая-то альтернатива такому контексту? Какой-то социальный запрос на определенную тему или подачу?
– Все, что мы делаем, отвечает социальному запросу на сильные положительные эмоции, на снятие разделения мира на белое и черное, на сохранение психологической стабильности – вот в чем наша социальная функция. В феврале у нас откроется проект "Оттепель" – в такой выставке сегодня есть определенная потребность. Об этом свидетельствует то количество проектов на данную тематику, которое сегодня делается в Европе и в США. Только что МоМА открыл большую экспозицию, посвященную 1960-м годам, в Брюсселе открылась выставка "1945–68", где представлено искусство этого периода без разделения железным занавесом, что очень правильно. В Музее Москвы и в ГМИИ также пройдут выставки, посвященные соответствующему времени. Возможно, это был последний мощный творческий виток XX века, происходивший в условиях невероятной свободы тех, кто творил. И нам есть, что об этом сказать.
