Лидер группы "Вежливый отказ" Роман Суслов: "Нам приятно играть кривую музыку"

Фото предоставлено пресс-службой группы

В четверг 31 марта "Вежливый отказ" отметят в Yotaspace свое 31-летие. Корреспондент m24.ru встретился с лидером группы Романом Сусловым и поговорил с ним о новой программе, военных песнях, диссонансной музыке и побеге из города.

– Вы назвали новую программу, приуроченную к 31-летию "Вежливого отказа", Schwung ("Подъем"). Почему такой посыл именно сейчас, когда окружающая атмосфера, в общем, к чему-то подобному не слишком располагает?

– Ну это для кого как. Меня, например, располагает. Возможно, это время года такое, весна. У меня весной всегда подъем, несмотря на авитаминоз, серьезно. А вообще я не случайно выбрал немецкий термин, он более сложный и комплексный, чем русский "подъем". "Швунг" – это слово из конной практики; это когда лошадь под тобой весела, игрива, работает с удовольствием с определенным подъемом. Вот это вот и есть швунг, я так себе его представляю.

– Живя на ферме, вы по-прежнему не особо интересуетесь внешним миром?

– Я просто не рефлексирую. До меня, конечно, доносятся какие-то слухи и новости о действительности, но я стараюсь их подавлять такой вот своей добровольной изоляцией.

Фото предоставлено пресс-службой группы

– В прошлом году вы готовили программу военных песен. Они, наконец, записаны?

– Никогда не говорил, что мы что-то пишем. Напротив, я всегда утверждал, что не хочу ничего записывать, потому что каждый раз мне это кажется преждевременным. На мой взгляд, новые вещи еще не приобрели необходимый лоск. Это связано не только с техникой исполнения и удачной совместимостью музыкантов, но и с самостоятельной жизнью этих вещей, они еще не обрели собственную подвижность. Это раз. Во-вторых, для меня студийная фиксация – это своего рода приговор, поскольку это погружение живой материи в тупую безжизненную форму. Мне никогда не были интересны способы записать и зафиксировать тот или иной живой материал, мне интересно его все время реанимировать на сцене. Для меня в этом смысле выступления и репетиции гораздо более важны и интересны, чем студия. Я, скорее, всегда шел на поводу у издателей, которые говорили, что нужно записать ту или иную программу. Сейчас коммерческая и финансовая ситуация не такая легкая, как раньше, это вещи затратные. Выпуска нового альбома не происходит еще и по этой причине.

– А вы не боитесь, что незаписанные композиции канут в Лету? При таком подходе велик шанс что-то забыть и не вспомнить.

– Нисколько не боюсь. Вы понимаете, какая штука – если это забудется, значит, так оно и должно быть. Именно поэтому многие вещи из нашего репертуара сейчас не играются. Это означает, что они не нужны.

– То есть, если бы у "Вежливого отказа" не было никакого студийного наследия, вы бы не огорчились?

– Абсолютно. Наличие записи, как правило, греет пацанов, молодых исполнителей всегда радует их физиономия на экране. Со студийными альбомами та же история. Мне кажется, все музыканты "Вежливого отказа" разделяют мою точку зрения.

– Вы говорите про финансовую сторону вопроса, не думали попробовать краудфандинг?

– Это еще скучнее, мне уже давно предлагали.

– Из чего будет состоять новая программа?

– Программа концерта будет строиться в основном на базе военных куплетов, но в несколько расширенном виде; будут реанимированы вещи из прошлого, которые мы сейчас редко исполняем, а также появятся две новые композиции. Надеюсь, мы сможем правильно сформулировать их к концерту. Одна представляет собой дописку в военные куплеты, другая – новый опыт для меня, погреметь.

– Что-то шумовое?

– Громкое, я бы сказал, не шумовое. Хотя там, в общем-то, достаточно диссонансов. Вообще интерес к некомфортной музыке у меня был всегда, но сейчас он стал более естественным, потому что я освоил этот язык. Раньше это было более вымученным, надуманным. Поэтому музыка, написанная в раннем возрасте, она для меня довольно стерильная и школярская. Сейчас она нормальная, зрелая.

Фото предоставлено пресс-службой группы

– Диссонансную музыку сложнее создавать, чем поп-хиты?

– Да, потому что в грязи больше возможностей. Поэтому из нее достаточно сложно вычленить то, что составляет точную суть того, что ты хотел сказать. Я на протяжении всего сотрудничества с "Вежливым отказом" совершаю приближения к тому, чтобы использовать сложную мелкодробную ритмику. Это в первую очередь относится к ритму, а не к мелодии, но отчасти и к ней. Большинство отечественных музыкантов этим не владеют. Они не умеют раздробить композиции на 30 вторых, на 60 четвертых, еще их затриолить и вычленить те дольки, которые нужны в данный момент. И если у островитян каких-нибудь это получается интуитивно, у западных музыкантов – ментально, то у наших это не получается никак. И у меня всегда было желание добиться этой хорошей мелкофактурной, дробной, точной ритмики. Вот, собственно, все мои опыты связаны с этим.

– Это интересно, потому что "Вежливый отказ" так или иначе выступает на рок-поприще, однако стоит сильно в стороне от остальных участников этой сцены, даже от нетипичных для нее "Звуков Му" и "Ауцыона". У вас нет задачи написать цепляющую песню?

– Ну это тоже не совсем так. Если уж раскрывать секреты, можно сказать, что определенные зацепки в песнях "Вежливого отказа", безусловно, есть. Поход в популярность определенным образом существует. Впрочем, я с ней всячески борюсь, я часто использую цепляющие мелодические формы, редко ритмические, для того, чтобы их засунуть в совершенно невообразимый контекст, гармонический или ритмический; так, чтобы они стали неузнаваемыми, но все же были. И поэтому, так или иначе, они есть, но такими, скорее, намеками.

– Почему в последние годы вас заинтересовала именно военная тематика?

– Война для меня – это некий внутренний конфликт, такая гражданская война, война гражданина. С одной стороны, это что-то личное, а с другой – попытка создания нового контекста для старых форм военных песен. Первой появилась песня "Мы победим!", совершенно банальная, отработанная мелодически-ритмическая форма с цеплялками. Поначалу ее хотелось исполнять, как в старом фильме про пилотов, где еще Крючков играет ("Небесный тихоход" – авт.). Но потом я все это благополучно поломал и отправил в совершенно другую степь. И все остальное возникало примерно так же. Я вспоминал какую-нибудь песню, например, "Соловьи-соловьи, не тревожьте солдат" про пехоту в окопах и хоп! – переделывал с совершенно другой подачей. Но в голове я постоянно держал ту самую песню, которая в свое время набила мне оскомину. Я в детстве терпеть не мог все эти песни, а теперь они для меня как знаки, которые хочется отправить в совершенно иные музыкальные миры. Собственно, этим я и занимаюсь.

– А как при этом меняется смысловое содержание советских военных песен?

– Радикально, хотя это вопрос восприятия. Они работают всегда по-разному, потому что форму мы им придаем достаточно свободную. Оригинальные песни – это как некие канальчики, пути для слушателя, которые можно обнаружить в наших новых композициях. В них есть доступные, не побоюсь назвать их красивыми, мелодические ходы наряду с совершенно разрушающими, шумовыми, дефективными звуками, свойственными самой деструктивной сути войны. Поэтому во многом наши военные песни соответствуют тому, на чем они построены, а во многом – нет.

– Было бы странно ждать от "Вежливого отказа" какого-то героического пафоса…

– Героического нет, а вот трагический есть всегда. Иначе не было бы песен. Для меня все эти военные вещи – это всегда некая трагедия. Я по поводу этого не иронизирую, в данном случае я вполне честен. Для меня все это тонкая грань такого воспаленного нерва. По какому поводу – хрен его знает, но внутри меня она есть.

Фото предоставлено пресс-службой группы

– В этой связи интересно, слышали ли вы летовский альбом "Солдатский сон".

– Нет, я с "Гражданской обороной" не знаком совсем. Я вообще не знаком с творчеством отечественных исполнителей, особенно тех, кто причисляет себя к рок-движению. Для меня они закрыты в связи с отсутствием самостоятельных музыкальных решений. То есть они все настолько штампованно ориентированы, что мне это не интересно. А что касается текстовых форм или голосовых, или вербальных, то да, это, безусловно, заслуживает внимания, но это опять же не мой интерес. Я все-таки скорее ловлю музыкальные вещи. Парадоксальные для меня и даже искусные семантические формы Петра Мамонова, особенно в последних вещах, интересны мне именно своей музыкальностью, решением в области ритмики слова и организации текстового пространства, а не семантикой. Слово как инструмент.

– Вы не раз говорили, что для вас проблема написать текст для песни. Как вы справились с этим в военных песнях? Новые вещи полностью написаны вами или какие-то тексты чужие?

– Нет, там все тексты мои, в тех местах, где они вообще есть. Но это тексты-знаки, там даже не поэтический подход, там какие-то обозначения, просто чтобы наметить тему, это тексты-заголовки.

– Сейчас бытует мнение, что поп-музыка находится в кризисе. Основные концепции и смыслы давно сформулированы, и современные артисты занимаются в основном компиляцией. Как с этим обстоит дело в близкой вам академической музыке и авангарде?

– Та же история, абсолютно, так или иначе перепевки старого. Успех зависит от того, насколько силен интерпретатор, будь то исполнитель или некий автор. Причем силен как личность и как человек, а не только и не столько в том ремесле, которым он занимается. Потому что весь материал действительно создан давным-давно. Все остальное – это способность к игре контекстов, смыслов и моделей.

– Вы видите в этом проблему?

– Это естественный ход вещей. Нет такого, что все шло-шло-шло, а потом кончилось. Оно шло и продолжалось с некоторыми незначительными флуктуациями в сторону экстремумов, под которыми я подразумеваю падения или взлеты в культурном плане, но не более того. Общая огибающая всего этого дела стремится к нулю.

– Вам кажется, так происходит только с музыкой?

– Нет, в целом это происходит давно. Просто сейчас это стали озвучивать и осмыслять.

– "Вежливый отказ" этим занимается?

– Да нет, мы же такие кайфоловы, нам просто интересно копаться в каких-то своих вещах, остальное мало интересует. Нам приятно вместе играть такую вот кривую музыку.

Фото предоставлено пресс-службой группы

– В каком режиме сейчас существует группа?

– Собираемся перед какими-то инфоповодами или по случаю написания новых вещей. Если они начинают появляться, мы собираемся вне зависимости от случаев. Я сам приезжаю в Москву, ко мне почти никто не ездит, разве что саксофонист с инструментом. Он и раньше ко мне приезжал, но у него другая тема, он подучивается ездить верхом и сына поднатаскивает на это дело. Я иногда этим пользуюсь, и мы можем вместе с ним что-то разучить. А так никого не вижу, их не оторвешь.

– Вы к городу охладели окончательно?

– Да, и чем дальше, тем больше, потому что Москва очень сильно изменилась, и я не нахожу тех ностальгических и теплых зацепок, которые меня когда-то грели и привлекали. Даже в 1990-е годы она меня не выталкивала так, как сейчас. Я же такой чувственный товарищ, мне интересно все: фактура, цвет, запах, ну и далее, архитектура, лица. А это все стало чужим.

– Музыку по-прежнему дома не слушаете?

– По-прежнему. Иногда слушаю в машине, но, как правило, это вынужденные ситуации, когда детям нужно что-то послушать. Я понимаю свои ограниченные возможности в открытии чего-то нового. У меня хозяйство, и когда я заканчиваю заниматься этими делами, не остается никакого места для того, чтобы что-то услышать даже внутри себя. Я не могу чинить трактор и что-нибудь насвистывать, не получается. Поэтому сейчас я сознательно нахожу какие-то дырки во времени и занимаюсь музыкальными делами, но они нечастые и непродолжительные. Для этого занятия нужно уединение и спокойствие.

– В одном из прошлогодних интервью вы говорили, что хотите стать максимально независимым от государства. У вас это получилось?

– Отчасти да, я от него отъехал. Совсем скрыться не удалось, но я думаю, что для меня сегодняшний вариант оптимальный, потому что менять территорию я бы не хотел. Несмотря на то, что в мире наверняка есть более красивые и спокойные места, чем то, где я сейчас живу, они для меня не настолько теплы. Я поездил по миру, представляю, где, что и насколько это красиво. Но все это чужое, и тут ничего не поделаешь.

– Вы как-то видите "Вежливый отказ" в контексте западной культуры? Могла бы такая группа существовать, скажем, в Англии или Германии?

– Да, могла бы, но только в том случае, если бы эта группа была местным оригинальным явлением, которое мы бы демонстрировали там. То есть, если бы мы изначально собрались в той среде, у нас получился бы не "Вежливый отказ", а нечто иное.

Максим Динкевич