Новости

Новости

12 ноября 2016, 11:02

Культура

Евгений Кисин: "Художник не может творить в вакууме, он зависит от политики"

В воскресенье, 13 ноября, в Доме музыки состоится мировая премьера струнного Квартета Евгения Кисина. Сам автор, один из самых высокооплачиваемых музыкантов, не сможет присутствовать на исполнении, однако на начало следующего сезона намечены его концерты в Москве и Санкт-Петербурге.

Евгений Кисин рассказал журналисту m24.ru Юлии Чечиковой об истоках своей композиторской деятельности.

Фото: EMI Classics/Sasha Gusov

Евгений Кисин – обладатель двух премий "Грэмми", музыкант, чье имя введено в Зал славы журнала Gramophone. Ведет интенсивную концертную деятельность в Европе, Америке и Азии, собирая неизменные аншлаги. Выступал с ведущими оркестрами мира под управлением таких дирижеров, как Герберт фон Караян, Клаудио Аббадо, Даниэль Баренбойм. Один из самых значительных музыкантов современности.

– Когда вы впервые почувствовали потребность в реализации себя как композитора? Эту деятельность позиционируете для себя как хобби или как новое творческое направление?

– В два года я начал играть по слуху, затем импровизировать, а когда пошел в школу и научился нотной грамоте, принялся записывать свою собственную музыку. Сочинял для фортепиано и других инструментов, а также для голоса, хора. Перепробовал разные стили и в какой-то момент почувствовал, что не знаю, что делать дальше – моя собственная музыка перестала звучать в голове. Тогда мне было около 14 лет. Я как раз начал активно концертировать. В течение многих лет думал, что раз одно совпало с другим, значит, дело моей жизни – игра на рояле, а не композиторство.

Но несколько лет назад посреди бессонных ночей мне вдруг вновь стали приходить в голову разные музыкальные идеи – как правило, сочетания различных аккордов – и это меня расслабляло. Много раз возвращался к мысли о додекафонном танго – ясно видел, как вырисовывались его очертания. Какое-то время спустя мне захотелось дописать начатую еще в 1986 году фортепианную токкату. Так родился цикл из четырех пьес для фортепиано (Meditation, “Додекафонное танго”, “Интермеццо” и “Токката”). Прекрасно помня о таком явлении как графоманство, а также о том, что страдающие им люди сами этого не осознают, я встретился с Арво Августовичем Пяртом, показал ему свои композиторские попытки и спросил, стоит ли мне продолжать этим заниматься. Он ответил, что несомненно стоит, а также дал мне справедливый совет насчет Meditation (после нашей встречи я сделал в этой пьесе соответствующие поправки).

Поддержка такого авторитетного композитора как Пярт меня вдохновила, и я продолжил писать: для голоса с фортепиано, для струнного квартета, для виолончели с фортепиано. Свои сочинения я отправил разным уважаемым музыкантам с неизменной просьбой: если считаете, что это плохо, так и напишите, я совершенно не обижусь (ни в коем случае не прося об исполнении!). От большинства моих адресатов я получил лестные отзывы, а некоторые из них даже начали играть мою музыку!

Я ни на что не претендую и ни в малейшей мере не переоцениваю достоинства своих писаний, но не сопротивляюсь вдохновению и продолжаю сочинять. Посмотрим, что из всего этого выйдет, и как мою музыку примут слушатели.

– Композиторы каких эпох помогают вам развивать собственные музыкальные идеи?

– Это происходит подсознательно. Когда я играю, например, Шопена, мне совершенно не хочется писать музыку (за исключением песен), потому что в такие минуты ощущаю свое собственное композиторское ничтожество. Желание сочинять возникает не от слушания музыки других, а от чего-то еще… Честно говоря, сам не знаю, от чего. Например, в вышеупомянутой Meditation я чувствую влияние третьей части сонаты Самюэля Барбера и, может быть, даже второй части Четвертой сонаты Прокофьева. Но это произошло помимо моей воли, а не потому, что я специально решил сочинить что-то похожее.

– Вы – знаток идиша. Хотелось бы соединить свои стихи с собственной музыкой?


– Свои – нет. Чужие – да, но необязательно на идише. Я как раз сейчас сочиняю кое-что на стихи Блока. Посмотрим, что из этого получится.

– Вам как пианисту привычнее писать музыку за инструментом?


– Нет, это не так. Но иногда я проверяю за роялем, как звучит написанное, и это помогает.

– С кем из композиторов вам удается обсудить вопросы сочинительского искусства?


– Когда я жил в Нью-Йорке, много общался с Лерой Ауэрбах, и мы затрагивали эти темы. А в последние годы, к сожалению, такого не припомню.

– Как произошло знакомство с уже упомянутым Арво Пяртом? Многие свои произведения он посвятил памяти убитой журналистки Анны Политковской, а Четвертую симфонию – Михаилу Ходорковскому. Музыка и политика в наше время – соприкасающиеся категории?


– С Арво Августовичем мы встречались дважды. Первый раз несколько лет назад в Страсбурге на приеме после концерта в поддержку отбывавшего срок Ходорковского (мы оба – я и Пярт – принимали участие в том концерте), а затем в прошлом году в Париже, когда я показывал ему свои сочинения. Художник не живет в вакууме. Его реальная жизнь зависит от политики. Достаточно вспомнить того же Шостаковича. Даже на творчество такого композитора как Шопен оказывали влияние внешние события: свое Первое скерцо он написал в отчаянии – такова была его эмоциональная реакция на жестокое подавление польского восстания русской армией, а ля-бемоль-мажорный полонез появился в ответ на победу поляков в сражении при Грохове.

[html][/html]
Видео:youTube/Пользователь: The Black Piano

– Композиторская деятельность идет в вашей жизни параллельно с литературной. Как оформилась идея издания собственных мемуаров, которые будут выпущены в следующем году?

– Несколько лет назад я перечитывал “Письма русского путешественника” Владимира Буковского. Один из друзей посоветовал ему написать книгу воспоминаний, чтобы по прибытии на Запад избавиться от одолевавших журналистов: “Ты словно щитом прикроешься. Они к тебе с расспросами, а ты им – книгу”. Я, конечно, не Буковский, но мне в жизни пришлось часто отвечать на одни и те же вопросы прессы, поэтому я подумал: почему бы и мне не последовать этому мудрому совету. И написал книжку.

– Для человека вашего возраста этот литературный жанр, кажется, немного опережающим время.

– Ну, почему же? Букер Вашингтон, например, написал свою книгу воспоминаний “Воспрянь от рабства”, когда ему было столько же лет, сколько мне сейчас. А такие люди, как Валерия Новодворская, тот же Буковский, Ален Жмаев или, скажем, Святой Августин написали воспоминания в еще более молодом возрасте.

– В вашем концертном графике большая пауза до лета 2017 года. С чем это связано?


– Предыдущий сезон у меня был весьма напряженный, потому что пришлось играть много разного репертуара. Карнеги-холл пригласил меня по случаю своего 125-летия с серией выступлений – сольных и с оркестром. Это было очень волнующе и успешно, но нелегко, поэтому я решил отдохнуть и набраться сил.

– Какую программу представите в сентябре 2017 года в Москве?


– В первом отделении сыграю бетховенскую Сонату №29 (“Хаммерклавир”), во втором – 6 мазурок и 8 этюдов Шопена.

Редакция m24.ru сердечно благодарит Московский международный Дом музыки за помощь в организации интервью.

Сюжет: Персоны
закрыть
Обратная связь
Форма обратной связи
Прикрепить файл

Отправить

закрыть
Яндекс.Метрика